Очень личное. 17 / 911
14 июл. 2015
Понимаю, что не по теме...
Понимаю, что слишком...
Но, кажется, если не поделюсь - лопнет сердце...
Не судите...
И это все?
- И это все? - казалось, думала Василенка, лежа в гробу и, иронично, как всегда, улыбаясь.
Сначала можно было принять ее сарказм на предмет страны, где у кладбищ есть выходной.
Ага.
Да не просто, выходной — а, прям, как положено, все праздничные дни — 9–10-11 мая.
Так что умерев 7 мая, Василенка умудрилась не только дождаться моего приезда, но еще и совместить собственные похороны с 12 мая, с днем похорон моего папы. Который, когда-то родился 9 мая и подгадал умереть именно 9 мая, в свою днюху…
И вот, я в часовне ставлю свечи, не только за Вику, но с извинениями, и моему папе, маме, свекрови и всем, кого удалось вспомнить придавленному горем мозгу.
Все плачут.
Безропотно исполняя указания, порядком, опоздавшего батюшки, суетливо руководящего расстановкой гроба и публики.
Да деловито трындящей, снующей с телефоном, зажатым под подбородком, высокой, стройной помощницы, люто напоминающей офисную секретутку…
И только Василенка лежит.
Величаво. Как и все, что она всегда делала.
Говорила величаво, шла величаво. Рассуждала величаво.
«Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво»…
Фраза, которая осталась в мозгу, потому что, когда-то Василенка мне дала возможность ее осознать, перекатывая в сознании, как это делает оценивающий вино…
И их, оказывается, очень много, этих фраз.
Они всплывают в мозгу на протяжении всей жизни нашей дружбы, длиной в 40 лет.
И сейчас, как выяснилось все эти годы, я вела внутренний мысленный диалог, именно, с ней, когда жизнь награждала встречей с чем-то глубоким и мудрым.
Ибо только она могла это оценить и развивая, поднять на иной уровень…
Хотя виделись, после того, как, когда-то, расстались после окончания института, за последние 35 лет, пару раз.
Но, спасибо нынешнему интернетному миру - есть одноклассники, есть скайп,
Благодаря которым, ты оказываешься соучастником и единомышленником.
Когда ты ближе через тысячи километров, чем соседи за стенкой, или сослуживцы единоутроб… единокабинетные.
Есть телефон, наконец,
По которому она, недавно, вдруг.
Позвонив ночью, задумчиво спросила -
«Ты знаешь, БУбнова. Как я тебя люблю?
И напрасно, обзывая ее дурой, вопила я, что люблю ее бОльше,
победила она…
А потом, через несколько минут после окончания разговора.
Опять звонок - «А ты БУбнова звони.
Смотри, захочется, как-нибудь, позвонить, а нЕкому будет»…
И я, чуть не ляпнула — что-т, типа, любви ее к эффектным сценам…
А оно вона как вышло...
Чувствовала, поди…
« На кого ты меня покинула?…»- понимаю, что я вою сердцем…
«Ныне отпущающе...»
«Прощай-прощай...Да я и так прощаю...»- опять всплывают василенковские
любимые фразы…
Как глубоко, однако все василенковское во мне. До сих пор…
Часть сердца, однако...
Говорят, люди плачут только когда себя жалеют…
Ужели они вправе, и в такой скорби?..
...А сейчас лежит и слушает, с ледяными руками,
вымученные слова прощания
и просьбы о прощении...
А потом уже их и не слышала.
Когда ее закопали.
У нас на глазах.
Мы еще и сами комочков подкинули…
А слова все говорились и говорились еще и на поминках.
.
О том. Какой она была талантливый и принципиальный журналист.
Пронзительный писатель…
И все тщились сказать что-то значительное, то самое. Самое главное…
Но настоящее горе не бывает многословным.
И выступления были короткими, хоть народ и был — коллеги-журналисты-филологи, языком нехило владеющий...
Но, как-то, мимо.
И все это понимали, испытывая чувство вины и неловкость от этой беспомощности.
Вспоминая, как она лежит со своей ироничной улыбкой, с поднятой бровью там… под землей.
И вся ее жизнь — от шлепка акушерки, разбудившей жизнь.
И до слаженной озабоченности сотрудников кладбища,
бодро эту улыбку, закапывающих…
Осталась дочь, две свои книги, свежеотремонтированный дом,
в который, по ее расписанию, я должна была через месяц приехать нАморе...
сад-сказка, с неповторимыми горшками и кашпо,
украшенными ее последними увлечениями -декупажем.
«Планов громадье»...
«Пока горит свеча...» - у фотографии. И хлеб на стакане…
И это все?..
Ох, ёлы! Ох, ёлы.. Елы! елы! – разрывалась невыссказываемыми стенаниями сердце.
А если бы я приехала вовремя, а не осталась, дела обещанные доделывать?!
...Млин, откуда эти слова взялись – страждущие, усопшие…
И какие они – жутко верные…
Ты помнишь, как мы ночами напролет?…
40 лет назад на кухне студенческой общаги?..
Ты помнишь, как мы ворочали судьбы человечества своими многозначительными рассуждениями?
Они были светлы и гениальны…
А сейчас я осталась одна.
С осиротевшим беспомощным человечеством на руках,
Куда ж мы без тебя…
Что ж нам, сейчас осталось делать?
И это все?..
- И это все?- вдруг, сквозь какой-то вселенский грохот, слышу голос Вики.
- Ты хоть рассказы прочти…
... И я, после этого голоса, когда стала различать лето….
Через месяц, когда я валялась размотивированная вхлам, вдруг, понимаю, о чем этот голос говорил.:
на моей почте лежали два рассказа. Из Анапы.
От Вики.
Они пришли 26 апреля, когда я была на даче на праздники, с планами, завершить, наконец, все на майские...
Без интернета.
И вот, она мне сообщила, в моем забытьи, о том, что отправила мне их.
Викин рассказ.
Небесный садовник
- Ну все, пора, просыпайся, - сказал незнакомый голос.
Мишин открыл глаза. Он лежал на узкой кушетке, а стены вокруг были приятного салатового цвета. Последний раз он помнил себя в больничной палате, стены там были белые, кровать со спинками, а матрас больше размером, чем сетка и поэтому страшно скрипел и свисал почти до полу. А сейчас был только один салатовый цвет.
- Ты пока не напрягайся, - сказал голос, - постепенно все поймешь. Можешь встать, не бойся.
Мишин осторожно приподнялся.
-Я же тебе говорю – не бойся, вставай. У тебя ничего не болит.
Мишин сел на кушетке. Действительно, не болело.
-Я в реанимации, что ли?, - спросил он неизвестно кого, потому что никого в комнате и не было. – Мне сделали операцию?
- Сделали, - вздохнул голос.
- А на выписку когда, - поинтересовался Мишин. – Я есть хочу. Переведите меня в палату, жена придет, принесет что-нибудь.
Он не помнил, когда ел в последний раз. Кажется, перед тем, как его отправили на МРТ. А за неделю до того Мишину каждый день становилось все хуже, при запахе еды его начинало тошнить и он утром отдавал жене все, что она приносила вчерашним днем. Зато он много пил – морс, травяной чай, воду, и от этого его тоже тошнило. Мишин уже почти не мог разговаривать, потому что у него страшно сохло во рту и он все пытался залить водой эту пустыню, но ничего не получалось. А перед МРТ жена сказала – Мишин, ты обязан съесть этот бульон. Им нужно много воды в тебе. Ты должен сцепить зубы, Мишин, и пройти это проклятое МРТ. Они не понимают, что с тобой, им нужно это обследование. Ешь бульон, Мишин.
Мишин ел. Семисотграммовую банку, он всю ее съел. А потом Мишин с женой, мелко шаркая опухшими ногами, шел в соседнее здание, где было это самое МРТ. Администратор, увидев Мишина, ахнула. На ее лице было написано, что если бы она знала, в каком состоянии пребывает Мишин, она бы ни за что не согласилась принять его без очереди и направления врача. Но Мишин с женой уже были здесь и выгнать их у нее не хватило духу. Мишин помнил, как метался на кушетке в маленьком фойе, ожидая, когда его пригласят, с каким ужасом в глазах смотрел на него рыжий мужик, пришедший просто «проверить все» и хохмивший, пока администратор заполняла анкету, а теперь примолкший и сникший, как жена беспомощно гладила его по спине, как он потом ждал ее на крыльце, цепляясь за перила, потому что ни стоять, ни сидеть уже не мог.
- Вот, - торжествующе сказала жена, показав ему какие-то бумаги, - у тебя внутри все нормально для твоего возраста. И от рака ты не умрешь.
- А не все ли равно, от чего умирать?-спросил Мишин. У него внутри разливалась какая-то тупая тоска и даже ничего не болело. Просто – тоска.
-Дурак, - сказала жена, - это значит, что тебя вылечат, ничего фатального у тебя нет. Пойдем, ты сейчас ляжешь, отдохнешь.
И они мелкими шажками двинулись в обратный путь. И больше Мишин уже ничего не помнил.
-Успешно сделали?- спросил он в пространство.
-Ну, в общем да, - замялся голос.- В целом успешно. С хирургической точки зрения все хорошо.
Ответ прозвучал как-то странно. Поэтому Мишин решил уточнить:
- А с какой точки зрения плохо?
- Это сложный вопрос, - ответил голос.- Но ты пока об этом не думай, просто вставай и все. Теперь уже можно.
Мишин опустил ноги с кушетки. Ноги были босыми, а на нем была надета какая-то ночная рубашка. Кажется, даже с завязочками сзади.
- А во что мне переодеться, -спросил Миш в пространство. – Не буду же я ходить в ночной рубашке, мужик все-таки.
- Это не существенно, - сказал голос и Мишину показалось, что он хихикнул. – А во что бы ты хотел?
- Ну шорты там или брюки, майка. И тапки хотя бы. А то как я на улицу выйду?
-Ладно, - произнес голос, -вон слева все лежит, переодевайся.
Мишин повернул голову и увидел, что слева на кушетке действительно лежит аккуратно сложенная стопка одежды. Она была не новая, но чистая и отглаженная.
- А моя где?, - возмутился Мишин.- Жена мне новые шорты покупала, шлепанцы…
- На дезинфекции, - сказал голос. – Но это тоже несущественно. Давай уже, переодевайся.
Мишин стащил с себя ночную рубашку. Действительно, сзади были завязочки. Такие рубашки Мишин видел на пациентах в «Докторе Хаусе». Ну вот, и до нас дошло, подумал он. Раньше, в далекой молодости Мишина, в больницах выдавали цветастые байковые пижамы и кожаные шлепанцы, а теперь вот бабские рубашки. Никаких шрамов и рубцов на его теле не было. И тело было каким-то другим. Сначала Мишин не понял, в чем дело. А потом до него дошло – исчез небольшой животик, который он наел за последние годы, кожа туго натянулась, а седых волос на груди не было. Сбрили, что ли?
- Это ж сколько я пролежал, что успел так похудеть? – испугался Мишин. С одной стороны, ему понравилось, что он увидел, а с другой стороны что-то царапнуло – не может человек после операции и реанимации выйти молодым и красивым. И вообще что-то было не так. Голос этот… Мишин видел в кино, как врачи сидят за пределами палаты и разговаривают в микрофон с пациентом. Но там пациент весь обставлен-обложен датчиками, а здесь ничего не было. И никаких окошек, видеокамер Мишин тоже не обнаружил. И, собственно, он совершенно здоров и его даже собираются выписывать, зачем тогда эти невидимые голоса? Такое чувство, что он у тебя в голове. А может быть, так оно и есть? И он вместо хирургии лежит в психиатрической клинике и беседует сам с собой?
- Все не так, - сказал голос, - я все объясню, но сначала ты должен немножко… привыкнуть, что ли.
- К чему?- строго спросил Мишин. Он уже оделся и теперь стоял возле кушетки, не понимая, куда ему двигаться. Дверей в комнате тоже не было.
-Давай все-таки выйдем, - сказал голос.
- Слово «выйдем» здесь ошибочное, - так же строго сказал Мишин.- Я здесь один и никого не вижу. С кем выходить, спрашивается? И через что?
- Ну ладно, - вздохнул голос. – Хлопот мне тут с вами. Тебе что, легче станет, если ты меня увидишь?
- Я не могу разговаривать неизвестно с кем.
-Так ты все равно будешь разговаривать неизвестно с кем, - возразил голос. – Ты же меня не знаешь. Так какая разница, как я выгляжу.
- Мы познакомимся и будет известно с кем, – возразил Мишин.- А то я как будто в дурке лежу. Или я там действительно лежу?
- Нет, не лежишь ты в дурке. Кстати, чего вы все так ее боитесь? Там тоже много по-своему счастливых людей. Быть Наполеоном вместо рядового слесаря -плохо ли? Но раз ты хочешь, давай знакомиться.
Непостижимым образом стена утончилась, как-то заколебалась – и сквозь нее протиснулся человек. Он был худым, смуглым и на нем была надета ночная рубашка с завязочками. Форма тут у них у всех такая, что ли, подумал Мишин. И технологии… без окон, без дверей, а ходить можно. Нет, все-таки кое-что у нас умеют.
- Ой, прошу прощения, я переоденусь, - смущенно сказал человек.- Мне-то, конечно, все равно, а для тебя это важно.
Он снова втиснулся в стену и появился через мгновение, уже в нормальных светлых брюках и майке с принтом. На принте было написано : «Все так!».
-Иван Иваныч, - сказал человек и протянул руку Мишину.
-Мишин, Виктор Николаевич, - представился Мишин. Рука у человека была сухой и теплой, рукопожатие крепкое, но в меру.- Ну у вас тут и технологии! Меня, случайно, не в Москву увезли? Наверное, в какую-нибудь крутую клинику? Санавиацией?
-Что-то в этом роде, - сказал Иван Иваныч. – Пошли, что ли.
Они двинулись к стене и Мишин на мгновение испугался, что врежется сейчас в нее лбом. Но стена прошелестела вокруг него и выпустила в большой коридор. Коридор тоже был странным: без светильников и окон, но вокруг сиял мягкий свет и сквозь стены был виден окружающий пейзаж. Как будто через пленку, тонкую и слегка искажающую пропорции. Пейзаж был красивым : большой зеленый газон, розарий позади, а еще дальше невысокие горы каких-то японскими очертаниями. Мишину приходилось бывать в Японии и он знал, что тамошние горы не спутаешь ни с какими другими. Ни с алтайскими, ни с кавказскими. Снаружи сновали люди, то есть тени людей, потому что Мишин видел только силуэты и ничего конкретного. По коридору тоже ходили люди, вполне конкретные, но очень странно одетые. Кто в ночных рубашках, кто в строгих костюмах, прошла даже одна дама в длинном блестящем платье и с мундштуком в тонких пальцах. И вроде бы они разговаривали, но было очень тихо, как будто все звуки заглушались плотным слоем ваты. И никто не смеялся, даже улыбок Мишин не видел. Хотя – больница, тут не до смеха. Но почему они тут свободно разгуливают? Без бахил, без халатов. И врачей не видно, и медсестры не бегают.
-Та все еще хочешь есть?- спросил Иван Иваныч.
Мишин прислушался к себе. Есть уже не хотелось. Но он знал, что после операции надо есть много здоровой еды, чтобы восстановить силы. Хотя и силы у него были.
-Я бы не отказался, - деликатно сказал Мишин.
- Пошли. Ты какую кухню предпочитаешь? Русскую, японскую, мексиканскую?
- Вообще-то я все ем, - сообщил Мишин. – Кроме зеленого горошка. Но у вас тут круто, кухни всякие. А мне в последние перед операцией дни капусту предлагали. Вареную. Что значит – столица.
-У нас тут хороший кафетерий, - сказал Иван Иваныч, - можешь заказать все что хочешь.
- А цены?
- За счет заведения, - усмехнулся Иван Иваныч. – Даже спиртное подают. Но некрепкое.
Кафетерий был действительно хорошим: барная стойка с рядом разноцветных бутылок на полке, деревянные столы и стулья, настоящие фарфоровые тарелки, запах свежесваренного кофе. Только людей здесь почти не было.
- А что здесь так пусто?- поинтересовался Мишин.
-А это у нас так, для первого этапа, - загадочно сказал Иван Иваныч, - ну, для адаптации. Чтобы не вырывать резко человека из привычной среды. Когда человек делает что-то привычное, он легче привыкает к смене обстановки. А потом уже не надо. Потому и пусто.
В углу сидели двое – мужчина средних лет и молодая девушка. Мужчина, видимо, был чем-то расстроен, а девушка что-то тихо ему говорила и поглаживала руку. Отец с дочерью, - догадался Мишин.
- Не совсем, - неожиданно сказал Иван Иваныч.
- Что? – не понял Мишин.
Ничего-ничего, - замахал руками Иван Иваныч, - это я так, сам себе говорю. Заказывай, не стесняйся. Вот буквально – что хочешь.
И Мишин захотел солянку, икру, свежеиспеченную булочку и бокал шампанского, которое он раньше не пил, а сейчас почему-то захотелось. Иван Иваныч взял кофе, а к нему крошечную безешку. Мужчина с девушкой встали и вышли из кафетерия, мужчина уже откровенно плакал, а девушка все продолжала его утешать. Вот, у кого-то горе, подумал Мишин, а у меня все обошлось, меня выписывают и скоро придет жена, и они отправятся домой и заживут так, как жили до его болезни. Мирно, тихо, без скандалов, как полагается жить зрелым людям. Неожиданно Мишин почувствовал близкие слезы и понял, как соскучился по жене. Жена его была человеком ироничным, быстрым на слова и дела, она была журналистом, много понимала и часто объясняла Мишину закулисную сторону событий, потому что Мишин воспринимал жизнь прямо, такой, какой она ему себя показывала. Еще он был домосед, не любил ездить, но жену спокойно отпускал и ему вполне хорошо было с дочерью. Дочь выросла и уехала в другой город, наезжала раз в году и все они радовались встрече, а потом все возвращалось на круги своя – дочь уезжала к своей жизни, а Мишин с женой выращивали сад. Несколько лет назад они тоже переехали в теплый солнечный город, где даже зимой была зеленая трава, жена работала удаленно, как теперь модно, писала иногда статьи в федеральную прессу, но главным их делом стал сад. Жена вдруг страстно увлеклась цветами, а Мишин занимался фруктовыми деревьями, которым было уже почти пять лет, но они до сих пор еще толком не плодоносили.
- Садовнику надо жить долго, - весело говорила жена, - мы будем жить долго и соберем свой урожай. Посмотри, какой в этом году будет виноград.
Виноград действительно обещал быть знатным. И это был его, Мишина, виноград. Он был в общем-то равнодушен к фруктовым деревьям, просто ему было любопытно смотреть, как они растут, как вьются и тихо гудят вокруг них пчелы, ну и как на юге без фруктовых деревьев, пусть растут, раз взялись. А вот виноград был делом мужественным и мужским. Мишину нравилось наблюдать, как тощий прутик, посаженный «под лом», как советовали опытные соседи, превращается в коричневую, морщинистую и извитую лозу, как бросает она во все стороны длинные ответвления, которые Мишин привязывал на туго натянутую проволоку и к концу лета образовывался виноградный листвяный шатер, а из крошечных зеленых и твердых ягодок формировалась увесистая зеленая или сизо-черная гроздь, обманчиво легкая на вид, но ящик потом становился неподъемным. Еще он знал, что виноград пускает корень глубоко в землю в поисках воды и потому может расти на каменистых безводных склонах под палящим солнцем, - и уважал его за это качество, как уважают мужественного человека, умеющего преодолеть любое препятствие. Мишин даже начал делать вино, но был еще в начале пути и надеялся, что в этом году они соберут достаточно винограда, чтобы поставить пузатый бочонок, который уже был куплен и ждал в подвале своего часа.
Судя по пейзажу за окном, еще стояло лето и Мишин должен успеть собрать урожай. Но почему нет жены? Она часами сидела у него в больнице, а теперь, когда Мишина выписывают, ее нет?
- А почему нет жены, - спросил Мишин Иван Иваныча, - ее что, сюда не пускают?
-Пока нет, - грустно улыбнулся Иван Иваныч. – Ей сюда еще рано.
-Не успела приехать? – догадался Мишин. –Так я что, действительно в Москве?
-Ну что вы все Москва-Москва, как будто это единственное место для хороших людей. Что хорошего в вашей Москве? Шумно, людно, метро забито, на улице дышать нечем!
Мишин удивился такой бурной реакции меланхолического Иван Иваныча.
- Так меня ж туда, наверное, не гулять привезли, а на операцию. Кстати, вы случайно не мой лечащий врач? Мы вам ничего не должны? Или жена уже все оплатила? У нас были деньги, мы люди не самые богатые, но и не нищие. На здоровье специально откладывали.
- Оплатила, - Иван Иваныч отвел глаза в сторону. –Она все оплатила.
-А какая хоть у меня была операция? Что нашли-то?
- Это не важно. Что нашли, то и убрали. Я же сказал, с точки зрения хирургии у вас все хорошо. – Иван Иваныч неожиданно перешел на «вы» и как-то неуловимо изменился. Погрустнел, что ли? Это неприятно царапнуло Мишина. Разговор оборачивался какой-то странной, тревожащей стороной. - Но, знаете, человеческий организм сложнее, чем все думают. Вот, например, ваш случай. На поверхности была одна болезнь, а за ней скрывалась совсем другая. Поверьте, делали все, что могли. Мы, честно говоря, вас в виду не имели…
-Что значит не имели? - холодея, спросил Мишин. Какая-то смутная догадка начинала всплывать из глубины сознания.
-Да вот так, мы тоже иногда ошибаемся. Мы думали- попозже. Но не учли человеческий фактор. Очень сложная система, знаете, - Иван Иваныч извинительно улыбнулся.
-Так погодите,- замирая, сказал Мишин,- меня, что ли, не вылечили?
-Увы, - развел руками Иван Иваныч.
- И я по-прежнему болен? Безнадежно?
- Как бы сказать…
-Или я что, умер?- голос Мишина упал до шепота.
-Это вы так говорите. А для нас вы живее всех живых. Вот, посмотрите на себя. Вы же себя осознаете?
- Ну, осознаю.
- А сознание есть признак одушевленной жизни. Это я по- простому вам так объясняю, чтобы вы не пугались. Просто вы теперь в другом качестве и в другой форме. Впрочем, форму вы можете выбирать любую. Пока… Потом обычно от формы отказываются. А если хотите, можете оставить и форму.
У Мишина шумело в голове от шампанского и слов Иван Иваныча. Он представил себя в гробу, накрытого белым покрывалом, с желтым изможденным лицом… да ну, какая глупость. Вот же он, сидит, только что откушав икры и выпив шампанского, и беседует как ни в чем ни бывало с Иван Иванычем… какая смерть? Смерть – это что-то холодное и страшное, Мишин хоронил и мать, и отца, и хорошо помнил это ощущение ледяного тяжелого холода, когда прикасаешься в мертвому лицу. Но он же сейчас живой и теплый. На всякий случай Мишин потрогал себя за руку – действительно, теплый.
- Вы не ошибаетесь. Смерть на самом деле совсем не то, что вам кажется. Это просто переход из одного состояния в другое, - успокоительно сказал Иван Иваныч.- Примерно как если бы вы уехали. Вот вы только что были дома, разговаривали с близкими, а теперь вас дома нет. Но вы же есть. Только в другом месте.
- На том свете?- опять догадался Мишин.- Но вы учтите, я не верующий.
-О господи, - сказал Иван Иваныч, - простите, но вы меня утомляете.
-Кто это вы?- рассердился Мишин. – Вы, значит, сделали ошибку, чего-то там не рассчитали, а теперь, видите ли, мы вас утомляем.
-Не только вы конкретно, но и вы тоже. Да, мы, бывает, ошибаемся. В вашем случае мы не рассчитывали, что ваш врач прос… проспит сепсис на пустом месте. Уж это-то он должен был увидеть. Но не увидел. Я же вам говорил, что с хирургической точки зрения все прошло хорошо. Но уже был сепсис и организм не смог бороться сразу против двух угроз. Но это не имеет отношения к тому, верите вы или не верите. Жизнь, она штука такая… нескончаемая. Или у вас есть другие данные?
- Нет, - честно признался Мишин, - но у меня нет и противоположных данных. Еще никто не доказал, что бывает вечная жизнь.
- А как же, - удивился Иван Иваныч, - мы вот сидим с вами, беседуем. Вы шампанское пьете, я кофе. Разве это не факт? Если вы все еще думаете, что это галлюцинация, значит, вы уверены, что живы в том, земном воплощении. А если вы приняли случившееся как факт, то, стало быть, вы опять же живы, только уже в другом качестве и в другом месте.
- Вы меня совсем запутали, - признался Мишин. – А почему бы вам, - кстати, а кто вы тогда? – не дать понять это людям? А то все какие-то недоговоренности, какие-то загадки, иносказания… Мне, честно говоря, всегда казалось это бредом. Может быть, я зря это говорю сейчас… в свете произошедшего… но если бы мы понимали, нам было бы значительно легче принимать смерть.
-Насчет того, кто я - я ваш сопровождающий, - сказал Иван Иваныч. –Человеку трудно сразу принять произошедшее, ему нужна адаптация. Ему комфортней существовать в прежней форме, пока он не поймет своих новых возможностей. Мы помогаем вам их понять. Потом, как правило, все справляются самостоятельно. А говорить нельзя. Ощущение вечности порождает ощущение бесцельности. Вот вы, скажите, какие цели перед собой ставили?
-Ну,- замялся Мишин и задумался. Действительно, а какие цели он ставил? Вырастить дочь, получить квартиру, купить машину. Работать, само собой. Работать у Мишина всегда получалось, он даже сделал небольшую карьеру, но никогда не замахивался на начальственное кресло. Потом им с женой захотелось купить дом и Мишин загорелся выращиванием винограда. И хотя Мишин считал, что жизнь его удалась, сейчас все это выглядело как-то мелкотравчато.
- А вы не стесняйтесь, - считал его мысли Иван Иваныч, - так живут миллиарды людей. И жили. Не самые плохие цели – дети, дом, сад. И вот, если бы вы знали, что у вас в запасе вечность, поторопились бы вы выполнять эти цели?
Мишин задумался. Действительно, а куда было бы спешить? Но он ведь и сейчас мало что успел.
- Не так уж и мало, - вновь отозвался на его мысли Иван Иваныч. – Многие так и не успевают посадить свое дерево. А некоторые рубят чужое.
- А можно спросить? Этих, которые рубят, их куда? В ад?
- Господи,- поморщился Иван Иваныч, - ну помилуйте, взрослый человек, а все туда же. Каждый сам себе формирует среду и способ обитания. Хочется вам пребывать во мраке – вы и будете в нем пребывать. Хочется вам болтаться в ничегонеделании – ну болтайтесь в нем вечность. Уверяю вас, это жутко тоскливо. Примерно как смотреть «Санту-Барбару» целую вечность. Или слушать Стаса Михайлова. Рано или поздно полезешь на стенку. А никуда не денешься, ты сам этого хотел.
- И ничего не исправить?- испугался за неведомых сериальщиков Мишин.
-Почему же… Можно еще раз попробовать. Только никто вам не расскажет про невыученный урок, придется все снова и самостоятельно.
Мишин вспомнил, что он тоже любил посматривать детективные сериалы… но не так часто, как хотелось бы. Сад требовал целодневной заботы и только зимой Мишин мог завалиться на диван и вечер глазеть в телевизор. Нет, кажется, ему это не грозит.
В кафетерий зашли три человека – женщина и мальчик лет семи в сопровождении аккуратно завитой пожилой дамы. Дама держала мальчика за руку, а тот с интересом разглядывал обстановку.
- Авария, - тихо пояснил Иван Иваныч. – Мама и сын. Отец был за рулем, живой. Им предложили в сопровождающие бабушку, чтобы мальчик не пугался.
- Господи, а ребенка-то за что? – прошептал Мишин.
- Ни за что, - грустно ответил Иван Иваныч.- У отца позавчера был корпоратив, вернулся поздно, был сильно выпивший. А утром повез жену и ребенка в бассейн. Сколько раз говорено – не садись за руль с похмелья. Ну, сел. Вот результат.
- А вы что, не могли предотвратить?, - осторожно поинтересовался Мишин.
- А вот представьте, что вы не просто вырастили вашу дочь, а продолжаете руководить всей ее жизнью. Не ходи туда – там темно и могут напасть, не общайся с этим, он плохой человек, не езди в отпуск, самолет может упасть, не ешь сладкого, кариес будет, растолстеешь. И так – всю вашу и ее жизнь. Ну и?...
- Не представляю, - честно сказал Мишин. Дочь его была изначально самостоятельной и руководить своей жизнью никогда бы не позволила. Мишин сначала переживал, а потом привык, что дочь хоть и его дочь, но совершенно отдельный человек. Они любили друг друга, и этого им хватало. Он вспомнил дочь, жену… и слезы вновь подступили к глазам. Он вдруг понял, что жена его осталась одна и что ей сейчас, наверное, невыносимо одиноко, и она, сильная в общем женщина, плачет ночами в подушку. Ему захотелось хотя бы краем глаза взглянуть на жену, на сад, на дочь, на все, что он оставил не по своей воле и без чего ему стало так тоскливо сейчас. Мишин впервые понял слово «тоска». Это было ощущение пустоты и понимание, что пустота ничем не может заполниться.
- А можно мне увидеть жену и дочь?,- спросил он Иван Иваныча. Тот внимательно посмотрел на него
- Обычно мы стараемся этого не делать. Есть некоторые сложности на границе того и этого мира. Люди принимают эти сложности за всякие мистические ужасы, а потом начинаются байки про привидения, экстрасенсы всякие, вызов духов. Глупости, конечно, но многих впечатляет и они еще больше глупостей делают. Да и вам это пока тяжело. Но коль скоро мы признаем свою ошибку… то можно. На пару минут. И больше никогда об этом не просите. Дайте им привыкнуть к вашей… вашему отъезду. Жена у вас человек сильный, но именно сильным труднее это дается. Ну, глядите…
Иван Иваныч раскрыл ладони и Мишин увидел, как в телевизоре, жену и дочь. Жена собирала веерными граблями листья с газона, и Мишин понял, что в саду уже осень. А в больницу он попал в конце лета. Значит, вот сколько времени он умирал… Дочь набивала листьями мешок и относила его к забору. Вдруг жена чертыхнулась – грабли слетели с черенка и в руках у нее осталась алюминиевая палка. Мишин собирался эти грабли подшаманить, но летом было некогда, и он оставил это дело на осень. Не успел, горестно подумал Мишин, вглядываясь в лицо жены. Она явно похудела и глаза у нее были покрасневшие и опухшие. Она плакала и сейчас, глядя на никчемную палку. А сколько Мишин еще не успел!
- Старый дурак, - всхлипывала жена, - ну и чего ты туда поперся раньше времени? И кто теперь будет этот сад тащить на своем горбу? И кому он теперь нужен?
- Мама, не строй трагедии из граблей. Сейчас возьмем отвертку и все прикрутим назад, - сказала дочь. Мишин почувствовал гордость. Он, конечно, как и всякий мужчина, мечтал еще и о сыне, но что-то там по женской линии у жены не заладилось и родилась единственная дочь. И Мишин учил ее вкручивать лампочки, шурупы, ремонтировать розетки. Сейчас она ловко вкрутила выпавший шуруп и грабли снова стали граблями. Но жена больше не стала собирать листья, она пошла в ту сторону, где рос виноград, как будто специально, чтобы показать его Мишину. И Мишин увидел. На молодой еще лозе висели огромные гроздья, пронизанные насквозь осенним солнцем, слегка объеденные по краям осами. Лоза гнулась под этим грузом, часть листьев уже пожухли и облетели и гроздья были теперь один на один с еще теплым осенним солнцем.
-Вот видишь, - сказала жена, - ты растил, а мне убирать. Разве это правильно?
И почему-то посмотрела вверх, хотя Мишин видел ее с обычной позиции, словно стоял рядом. Но и в то же время страшно далеко, хотя все видел абсолютно четко – и отросшую прическу, и горькую складку возле рта, и старый замызганный свитер, который она надевала для грязной работы в саду, и пачку сигарет, почти выпадающую из кармана брюк. Ему хотелось погладить ее по волосам, но он испугался, что испугает ее. Бедная моя, подумал Мишин. Он никогда не думал так о жене, потому что она никогда не была бедной, потому что умела быстро и ловко разрешать проблемы, но эту проблему она, видимо, никак не могла разрешить, и потому была бедная. Подошла дочь, обняла мать, а Мишин протянул руки, чтобы обнять их обеих, но тут Иван Инваныч быстро захлопнул ладони и все исчезло.
- Они справятся, - сказал он Мишину. – Они будут долго скучать, но справятся. Вы им просто должны помочь.
-Но как? – спросил Мишин, глотая слезы. Ему нестерпимо хотелось в сад, хотелось посидеть на крыльце, покурить, обменяться с женой парой не значащих ничего фраз, а потом срезать гроздь и почувствовать ее солнечную тяжесть. И чтобы это было и завтра, и послезавтра, и всегда… пока смерть не разлучит их.
-Просто пусть каждый занимается своим делом. Вы здесь, они там. Вы больше не голодны?
-Спасибо, я ничего не хочу, - ответил Мишин. Он оглянулся на женщину с ребенком и пожилую даму. Мальчик сосал чупа-чупс и пил колу, болтая ногами, а молодая женщина сидела со стаканом минералки, глядя в стену. Пожилая дама что-то говорила, но ее никто не слушал.
- А что будет с его отцом?, - спросил Мишин.
- Ничего. Он будет теперь с этим жить. Он выбрал, образно говоря, свой ад. Это к вопросу о всяческих чертях и сковородках.
Мишин поежился. Нет уж, пускай лучше так, как у него.
- Так мы пойдем? – спросил Иван Иваныч.- Я хочу показать вам наш сад. Точнее, виноградник. Да-да, не удивляйтесь. Вы думаете, мы здесь бездельничаем? Здесь все трудятся. Ничего не возникает ниоткуда. Но каждый выбирает себе занятие сам. Я вам просто покажу, а вы уже решите, надо это вам или нет. Или вы предпочтете заниматься, например, умственным трудом? Тяжелый труд, должен вам сказать. Вы же наверняка задумывались над смыслом вашей жизни?
- Думал, - признался Мишин. – Но так и не понял, в чем смысл. Если все равно мы умираем.
- Ну, теперь вы знаете, что это не совсем так. И вы можете продолжить свои искания. Вдруг вам повезет найти ответ?
- А у вас разве его нет?, - спросил Мишин
- Нет. Потому что сколько жизней, столько и смыслов. Каждый определяет его сам.
И они пошли. Через огромный зеленый газон, через розарий, состоявший из старых штамбовых роз с толстыми кручеными стволами и пышными кронами, а потом Мишин увидел виноградник. Коричневые шершавые лозы уходили куда-то в невообразимую высоту, а сверху свисали гигантские гроздья, которые сверкали, как звезды, но были странным образом наполнены солнечным светом. Мишин увидел, как на его глазах старый ствол выбросил молодую ветку, и она устремилась ввысь, на ходу покрываясь молодыми пятипалыми листьями… и все вокруг двигалось, шелестело, звенело, и какие-то невидимые птицы добавляли в этот шум свои переливчатые голоса, и кто-то шел издалека, еще смутно видимый, но Мишин уже понимал, кто это. Их было много, и Мишин почувствовал, что страх одиночества и оставленности покидает его. Он оглянулся. Иван Иваныча рядом не было, только небольшое облако таяло над горячей землей. Мишин вздохнул и помахал ему рукой. Надо было работать.
Виктория Никульникова-Василенко. Анапа. 26 апреля 2015г.
Понимаю, что слишком...
Но, кажется, если не поделюсь - лопнет сердце...
Не судите...
И это все?
- И это все? - казалось, думала Василенка, лежа в гробу и, иронично, как всегда, улыбаясь.
Сначала можно было принять ее сарказм на предмет страны, где у кладбищ есть выходной.
Ага.
Да не просто, выходной — а, прям, как положено, все праздничные дни — 9–10-11 мая.
Так что умерев 7 мая, Василенка умудрилась не только дождаться моего приезда, но еще и совместить собственные похороны с 12 мая, с днем похорон моего папы. Который, когда-то родился 9 мая и подгадал умереть именно 9 мая, в свою днюху…
И вот, я в часовне ставлю свечи, не только за Вику, но с извинениями, и моему папе, маме, свекрови и всем, кого удалось вспомнить придавленному горем мозгу.
Все плачут.
Безропотно исполняя указания, порядком, опоздавшего батюшки, суетливо руководящего расстановкой гроба и публики.
Да деловито трындящей, снующей с телефоном, зажатым под подбородком, высокой, стройной помощницы, люто напоминающей офисную секретутку…
И только Василенка лежит.
Величаво. Как и все, что она всегда делала.
Говорила величаво, шла величаво. Рассуждала величаво.
«Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво»…
Фраза, которая осталась в мозгу, потому что, когда-то Василенка мне дала возможность ее осознать, перекатывая в сознании, как это делает оценивающий вино…
И их, оказывается, очень много, этих фраз.
Они всплывают в мозгу на протяжении всей жизни нашей дружбы, длиной в 40 лет.
И сейчас, как выяснилось все эти годы, я вела внутренний мысленный диалог, именно, с ней, когда жизнь награждала встречей с чем-то глубоким и мудрым.
Ибо только она могла это оценить и развивая, поднять на иной уровень…
Хотя виделись, после того, как, когда-то, расстались после окончания института, за последние 35 лет, пару раз.
Но, спасибо нынешнему интернетному миру - есть одноклассники, есть скайп,
Благодаря которым, ты оказываешься соучастником и единомышленником.
Когда ты ближе через тысячи километров, чем соседи за стенкой, или сослуживцы единоутроб… единокабинетные.
Есть телефон, наконец,
По которому она, недавно, вдруг.
Позвонив ночью, задумчиво спросила -
«Ты знаешь, БУбнова. Как я тебя люблю?
И напрасно, обзывая ее дурой, вопила я, что люблю ее бОльше,
победила она…
А потом, через несколько минут после окончания разговора.
Опять звонок - «А ты БУбнова звони.
Смотри, захочется, как-нибудь, позвонить, а нЕкому будет»…
И я, чуть не ляпнула — что-т, типа, любви ее к эффектным сценам…
А оно вона как вышло...
Чувствовала, поди…
« На кого ты меня покинула?…»- понимаю, что я вою сердцем…
«Ныне отпущающе...»
«Прощай-прощай...Да я и так прощаю...»- опять всплывают василенковские
любимые фразы…
Как глубоко, однако все василенковское во мне. До сих пор…
Часть сердца, однако...
Говорят, люди плачут только когда себя жалеют…
Ужели они вправе, и в такой скорби?..
...А сейчас лежит и слушает, с ледяными руками,
вымученные слова прощания
и просьбы о прощении...
А потом уже их и не слышала.
Когда ее закопали.
У нас на глазах.
Мы еще и сами комочков подкинули…
А слова все говорились и говорились еще и на поминках.
.
О том. Какой она была талантливый и принципиальный журналист.
Пронзительный писатель…
И все тщились сказать что-то значительное, то самое. Самое главное…
Но настоящее горе не бывает многословным.
И выступления были короткими, хоть народ и был — коллеги-журналисты-филологи, языком нехило владеющий...
Но, как-то, мимо.
И все это понимали, испытывая чувство вины и неловкость от этой беспомощности.
Вспоминая, как она лежит со своей ироничной улыбкой, с поднятой бровью там… под землей.
И вся ее жизнь — от шлепка акушерки, разбудившей жизнь.
И до слаженной озабоченности сотрудников кладбища,
бодро эту улыбку, закапывающих…
Осталась дочь, две свои книги, свежеотремонтированный дом,
в который, по ее расписанию, я должна была через месяц приехать нАморе...
сад-сказка, с неповторимыми горшками и кашпо,
украшенными ее последними увлечениями -декупажем.
«Планов громадье»...
«Пока горит свеча...» - у фотографии. И хлеб на стакане…
И это все?..
Ох, ёлы! Ох, ёлы.. Елы! елы! – разрывалась невыссказываемыми стенаниями сердце.
А если бы я приехала вовремя, а не осталась, дела обещанные доделывать?!
...Млин, откуда эти слова взялись – страждущие, усопшие…
И какие они – жутко верные…
Ты помнишь, как мы ночами напролет?…
40 лет назад на кухне студенческой общаги?..
Ты помнишь, как мы ворочали судьбы человечества своими многозначительными рассуждениями?
Они были светлы и гениальны…
А сейчас я осталась одна.
С осиротевшим беспомощным человечеством на руках,
Куда ж мы без тебя…
Что ж нам, сейчас осталось делать?
И это все?..
- И это все?- вдруг, сквозь какой-то вселенский грохот, слышу голос Вики.
- Ты хоть рассказы прочти…
... И я, после этого голоса, когда стала различать лето….
Через месяц, когда я валялась размотивированная вхлам, вдруг, понимаю, о чем этот голос говорил.:
на моей почте лежали два рассказа. Из Анапы.
От Вики.
Они пришли 26 апреля, когда я была на даче на праздники, с планами, завершить, наконец, все на майские...
Без интернета.
И вот, она мне сообщила, в моем забытьи, о том, что отправила мне их.
Викин рассказ.
Небесный садовник
- Ну все, пора, просыпайся, - сказал незнакомый голос.
Мишин открыл глаза. Он лежал на узкой кушетке, а стены вокруг были приятного салатового цвета. Последний раз он помнил себя в больничной палате, стены там были белые, кровать со спинками, а матрас больше размером, чем сетка и поэтому страшно скрипел и свисал почти до полу. А сейчас был только один салатовый цвет.
- Ты пока не напрягайся, - сказал голос, - постепенно все поймешь. Можешь встать, не бойся.
Мишин осторожно приподнялся.
-Я же тебе говорю – не бойся, вставай. У тебя ничего не болит.
Мишин сел на кушетке. Действительно, не болело.
-Я в реанимации, что ли?, - спросил он неизвестно кого, потому что никого в комнате и не было. – Мне сделали операцию?
- Сделали, - вздохнул голос.
- А на выписку когда, - поинтересовался Мишин. – Я есть хочу. Переведите меня в палату, жена придет, принесет что-нибудь.
Он не помнил, когда ел в последний раз. Кажется, перед тем, как его отправили на МРТ. А за неделю до того Мишину каждый день становилось все хуже, при запахе еды его начинало тошнить и он утром отдавал жене все, что она приносила вчерашним днем. Зато он много пил – морс, травяной чай, воду, и от этого его тоже тошнило. Мишин уже почти не мог разговаривать, потому что у него страшно сохло во рту и он все пытался залить водой эту пустыню, но ничего не получалось. А перед МРТ жена сказала – Мишин, ты обязан съесть этот бульон. Им нужно много воды в тебе. Ты должен сцепить зубы, Мишин, и пройти это проклятое МРТ. Они не понимают, что с тобой, им нужно это обследование. Ешь бульон, Мишин.
Мишин ел. Семисотграммовую банку, он всю ее съел. А потом Мишин с женой, мелко шаркая опухшими ногами, шел в соседнее здание, где было это самое МРТ. Администратор, увидев Мишина, ахнула. На ее лице было написано, что если бы она знала, в каком состоянии пребывает Мишин, она бы ни за что не согласилась принять его без очереди и направления врача. Но Мишин с женой уже были здесь и выгнать их у нее не хватило духу. Мишин помнил, как метался на кушетке в маленьком фойе, ожидая, когда его пригласят, с каким ужасом в глазах смотрел на него рыжий мужик, пришедший просто «проверить все» и хохмивший, пока администратор заполняла анкету, а теперь примолкший и сникший, как жена беспомощно гладила его по спине, как он потом ждал ее на крыльце, цепляясь за перила, потому что ни стоять, ни сидеть уже не мог.
- Вот, - торжествующе сказала жена, показав ему какие-то бумаги, - у тебя внутри все нормально для твоего возраста. И от рака ты не умрешь.
- А не все ли равно, от чего умирать?-спросил Мишин. У него внутри разливалась какая-то тупая тоска и даже ничего не болело. Просто – тоска.
-Дурак, - сказала жена, - это значит, что тебя вылечат, ничего фатального у тебя нет. Пойдем, ты сейчас ляжешь, отдохнешь.
И они мелкими шажками двинулись в обратный путь. И больше Мишин уже ничего не помнил.
-Успешно сделали?- спросил он в пространство.
-Ну, в общем да, - замялся голос.- В целом успешно. С хирургической точки зрения все хорошо.
Ответ прозвучал как-то странно. Поэтому Мишин решил уточнить:
- А с какой точки зрения плохо?
- Это сложный вопрос, - ответил голос.- Но ты пока об этом не думай, просто вставай и все. Теперь уже можно.
Мишин опустил ноги с кушетки. Ноги были босыми, а на нем была надета какая-то ночная рубашка. Кажется, даже с завязочками сзади.
- А во что мне переодеться, -спросил Миш в пространство. – Не буду же я ходить в ночной рубашке, мужик все-таки.
- Это не существенно, - сказал голос и Мишину показалось, что он хихикнул. – А во что бы ты хотел?
- Ну шорты там или брюки, майка. И тапки хотя бы. А то как я на улицу выйду?
-Ладно, - произнес голос, -вон слева все лежит, переодевайся.
Мишин повернул голову и увидел, что слева на кушетке действительно лежит аккуратно сложенная стопка одежды. Она была не новая, но чистая и отглаженная.
- А моя где?, - возмутился Мишин.- Жена мне новые шорты покупала, шлепанцы…
- На дезинфекции, - сказал голос. – Но это тоже несущественно. Давай уже, переодевайся.
Мишин стащил с себя ночную рубашку. Действительно, сзади были завязочки. Такие рубашки Мишин видел на пациентах в «Докторе Хаусе». Ну вот, и до нас дошло, подумал он. Раньше, в далекой молодости Мишина, в больницах выдавали цветастые байковые пижамы и кожаные шлепанцы, а теперь вот бабские рубашки. Никаких шрамов и рубцов на его теле не было. И тело было каким-то другим. Сначала Мишин не понял, в чем дело. А потом до него дошло – исчез небольшой животик, который он наел за последние годы, кожа туго натянулась, а седых волос на груди не было. Сбрили, что ли?
- Это ж сколько я пролежал, что успел так похудеть? – испугался Мишин. С одной стороны, ему понравилось, что он увидел, а с другой стороны что-то царапнуло – не может человек после операции и реанимации выйти молодым и красивым. И вообще что-то было не так. Голос этот… Мишин видел в кино, как врачи сидят за пределами палаты и разговаривают в микрофон с пациентом. Но там пациент весь обставлен-обложен датчиками, а здесь ничего не было. И никаких окошек, видеокамер Мишин тоже не обнаружил. И, собственно, он совершенно здоров и его даже собираются выписывать, зачем тогда эти невидимые голоса? Такое чувство, что он у тебя в голове. А может быть, так оно и есть? И он вместо хирургии лежит в психиатрической клинике и беседует сам с собой?
- Все не так, - сказал голос, - я все объясню, но сначала ты должен немножко… привыкнуть, что ли.
- К чему?- строго спросил Мишин. Он уже оделся и теперь стоял возле кушетки, не понимая, куда ему двигаться. Дверей в комнате тоже не было.
-Давай все-таки выйдем, - сказал голос.
- Слово «выйдем» здесь ошибочное, - так же строго сказал Мишин.- Я здесь один и никого не вижу. С кем выходить, спрашивается? И через что?
- Ну ладно, - вздохнул голос. – Хлопот мне тут с вами. Тебе что, легче станет, если ты меня увидишь?
- Я не могу разговаривать неизвестно с кем.
-Так ты все равно будешь разговаривать неизвестно с кем, - возразил голос. – Ты же меня не знаешь. Так какая разница, как я выгляжу.
- Мы познакомимся и будет известно с кем, – возразил Мишин.- А то я как будто в дурке лежу. Или я там действительно лежу?
- Нет, не лежишь ты в дурке. Кстати, чего вы все так ее боитесь? Там тоже много по-своему счастливых людей. Быть Наполеоном вместо рядового слесаря -плохо ли? Но раз ты хочешь, давай знакомиться.
Непостижимым образом стена утончилась, как-то заколебалась – и сквозь нее протиснулся человек. Он был худым, смуглым и на нем была надета ночная рубашка с завязочками. Форма тут у них у всех такая, что ли, подумал Мишин. И технологии… без окон, без дверей, а ходить можно. Нет, все-таки кое-что у нас умеют.
- Ой, прошу прощения, я переоденусь, - смущенно сказал человек.- Мне-то, конечно, все равно, а для тебя это важно.
Он снова втиснулся в стену и появился через мгновение, уже в нормальных светлых брюках и майке с принтом. На принте было написано : «Все так!».
-Иван Иваныч, - сказал человек и протянул руку Мишину.
-Мишин, Виктор Николаевич, - представился Мишин. Рука у человека была сухой и теплой, рукопожатие крепкое, но в меру.- Ну у вас тут и технологии! Меня, случайно, не в Москву увезли? Наверное, в какую-нибудь крутую клинику? Санавиацией?
-Что-то в этом роде, - сказал Иван Иваныч. – Пошли, что ли.
Они двинулись к стене и Мишин на мгновение испугался, что врежется сейчас в нее лбом. Но стена прошелестела вокруг него и выпустила в большой коридор. Коридор тоже был странным: без светильников и окон, но вокруг сиял мягкий свет и сквозь стены был виден окружающий пейзаж. Как будто через пленку, тонкую и слегка искажающую пропорции. Пейзаж был красивым : большой зеленый газон, розарий позади, а еще дальше невысокие горы каких-то японскими очертаниями. Мишину приходилось бывать в Японии и он знал, что тамошние горы не спутаешь ни с какими другими. Ни с алтайскими, ни с кавказскими. Снаружи сновали люди, то есть тени людей, потому что Мишин видел только силуэты и ничего конкретного. По коридору тоже ходили люди, вполне конкретные, но очень странно одетые. Кто в ночных рубашках, кто в строгих костюмах, прошла даже одна дама в длинном блестящем платье и с мундштуком в тонких пальцах. И вроде бы они разговаривали, но было очень тихо, как будто все звуки заглушались плотным слоем ваты. И никто не смеялся, даже улыбок Мишин не видел. Хотя – больница, тут не до смеха. Но почему они тут свободно разгуливают? Без бахил, без халатов. И врачей не видно, и медсестры не бегают.
-Та все еще хочешь есть?- спросил Иван Иваныч.
Мишин прислушался к себе. Есть уже не хотелось. Но он знал, что после операции надо есть много здоровой еды, чтобы восстановить силы. Хотя и силы у него были.
-Я бы не отказался, - деликатно сказал Мишин.
- Пошли. Ты какую кухню предпочитаешь? Русскую, японскую, мексиканскую?
- Вообще-то я все ем, - сообщил Мишин. – Кроме зеленого горошка. Но у вас тут круто, кухни всякие. А мне в последние перед операцией дни капусту предлагали. Вареную. Что значит – столица.
-У нас тут хороший кафетерий, - сказал Иван Иваныч, - можешь заказать все что хочешь.
- А цены?
- За счет заведения, - усмехнулся Иван Иваныч. – Даже спиртное подают. Но некрепкое.
Кафетерий был действительно хорошим: барная стойка с рядом разноцветных бутылок на полке, деревянные столы и стулья, настоящие фарфоровые тарелки, запах свежесваренного кофе. Только людей здесь почти не было.
- А что здесь так пусто?- поинтересовался Мишин.
-А это у нас так, для первого этапа, - загадочно сказал Иван Иваныч, - ну, для адаптации. Чтобы не вырывать резко человека из привычной среды. Когда человек делает что-то привычное, он легче привыкает к смене обстановки. А потом уже не надо. Потому и пусто.
В углу сидели двое – мужчина средних лет и молодая девушка. Мужчина, видимо, был чем-то расстроен, а девушка что-то тихо ему говорила и поглаживала руку. Отец с дочерью, - догадался Мишин.
- Не совсем, - неожиданно сказал Иван Иваныч.
- Что? – не понял Мишин.
Ничего-ничего, - замахал руками Иван Иваныч, - это я так, сам себе говорю. Заказывай, не стесняйся. Вот буквально – что хочешь.
И Мишин захотел солянку, икру, свежеиспеченную булочку и бокал шампанского, которое он раньше не пил, а сейчас почему-то захотелось. Иван Иваныч взял кофе, а к нему крошечную безешку. Мужчина с девушкой встали и вышли из кафетерия, мужчина уже откровенно плакал, а девушка все продолжала его утешать. Вот, у кого-то горе, подумал Мишин, а у меня все обошлось, меня выписывают и скоро придет жена, и они отправятся домой и заживут так, как жили до его болезни. Мирно, тихо, без скандалов, как полагается жить зрелым людям. Неожиданно Мишин почувствовал близкие слезы и понял, как соскучился по жене. Жена его была человеком ироничным, быстрым на слова и дела, она была журналистом, много понимала и часто объясняла Мишину закулисную сторону событий, потому что Мишин воспринимал жизнь прямо, такой, какой она ему себя показывала. Еще он был домосед, не любил ездить, но жену спокойно отпускал и ему вполне хорошо было с дочерью. Дочь выросла и уехала в другой город, наезжала раз в году и все они радовались встрече, а потом все возвращалось на круги своя – дочь уезжала к своей жизни, а Мишин с женой выращивали сад. Несколько лет назад они тоже переехали в теплый солнечный город, где даже зимой была зеленая трава, жена работала удаленно, как теперь модно, писала иногда статьи в федеральную прессу, но главным их делом стал сад. Жена вдруг страстно увлеклась цветами, а Мишин занимался фруктовыми деревьями, которым было уже почти пять лет, но они до сих пор еще толком не плодоносили.
- Садовнику надо жить долго, - весело говорила жена, - мы будем жить долго и соберем свой урожай. Посмотри, какой в этом году будет виноград.
Виноград действительно обещал быть знатным. И это был его, Мишина, виноград. Он был в общем-то равнодушен к фруктовым деревьям, просто ему было любопытно смотреть, как они растут, как вьются и тихо гудят вокруг них пчелы, ну и как на юге без фруктовых деревьев, пусть растут, раз взялись. А вот виноград был делом мужественным и мужским. Мишину нравилось наблюдать, как тощий прутик, посаженный «под лом», как советовали опытные соседи, превращается в коричневую, морщинистую и извитую лозу, как бросает она во все стороны длинные ответвления, которые Мишин привязывал на туго натянутую проволоку и к концу лета образовывался виноградный листвяный шатер, а из крошечных зеленых и твердых ягодок формировалась увесистая зеленая или сизо-черная гроздь, обманчиво легкая на вид, но ящик потом становился неподъемным. Еще он знал, что виноград пускает корень глубоко в землю в поисках воды и потому может расти на каменистых безводных склонах под палящим солнцем, - и уважал его за это качество, как уважают мужественного человека, умеющего преодолеть любое препятствие. Мишин даже начал делать вино, но был еще в начале пути и надеялся, что в этом году они соберут достаточно винограда, чтобы поставить пузатый бочонок, который уже был куплен и ждал в подвале своего часа.
Судя по пейзажу за окном, еще стояло лето и Мишин должен успеть собрать урожай. Но почему нет жены? Она часами сидела у него в больнице, а теперь, когда Мишина выписывают, ее нет?
- А почему нет жены, - спросил Мишин Иван Иваныча, - ее что, сюда не пускают?
-Пока нет, - грустно улыбнулся Иван Иваныч. – Ей сюда еще рано.
-Не успела приехать? – догадался Мишин. –Так я что, действительно в Москве?
-Ну что вы все Москва-Москва, как будто это единственное место для хороших людей. Что хорошего в вашей Москве? Шумно, людно, метро забито, на улице дышать нечем!
Мишин удивился такой бурной реакции меланхолического Иван Иваныча.
- Так меня ж туда, наверное, не гулять привезли, а на операцию. Кстати, вы случайно не мой лечащий врач? Мы вам ничего не должны? Или жена уже все оплатила? У нас были деньги, мы люди не самые богатые, но и не нищие. На здоровье специально откладывали.
- Оплатила, - Иван Иваныч отвел глаза в сторону. –Она все оплатила.
-А какая хоть у меня была операция? Что нашли-то?
- Это не важно. Что нашли, то и убрали. Я же сказал, с точки зрения хирургии у вас все хорошо. – Иван Иваныч неожиданно перешел на «вы» и как-то неуловимо изменился. Погрустнел, что ли? Это неприятно царапнуло Мишина. Разговор оборачивался какой-то странной, тревожащей стороной. - Но, знаете, человеческий организм сложнее, чем все думают. Вот, например, ваш случай. На поверхности была одна болезнь, а за ней скрывалась совсем другая. Поверьте, делали все, что могли. Мы, честно говоря, вас в виду не имели…
-Что значит не имели? - холодея, спросил Мишин. Какая-то смутная догадка начинала всплывать из глубины сознания.
-Да вот так, мы тоже иногда ошибаемся. Мы думали- попозже. Но не учли человеческий фактор. Очень сложная система, знаете, - Иван Иваныч извинительно улыбнулся.
-Так погодите,- замирая, сказал Мишин,- меня, что ли, не вылечили?
-Увы, - развел руками Иван Иваныч.
- И я по-прежнему болен? Безнадежно?
- Как бы сказать…
-Или я что, умер?- голос Мишина упал до шепота.
-Это вы так говорите. А для нас вы живее всех живых. Вот, посмотрите на себя. Вы же себя осознаете?
- Ну, осознаю.
- А сознание есть признак одушевленной жизни. Это я по- простому вам так объясняю, чтобы вы не пугались. Просто вы теперь в другом качестве и в другой форме. Впрочем, форму вы можете выбирать любую. Пока… Потом обычно от формы отказываются. А если хотите, можете оставить и форму.
У Мишина шумело в голове от шампанского и слов Иван Иваныча. Он представил себя в гробу, накрытого белым покрывалом, с желтым изможденным лицом… да ну, какая глупость. Вот же он, сидит, только что откушав икры и выпив шампанского, и беседует как ни в чем ни бывало с Иван Иванычем… какая смерть? Смерть – это что-то холодное и страшное, Мишин хоронил и мать, и отца, и хорошо помнил это ощущение ледяного тяжелого холода, когда прикасаешься в мертвому лицу. Но он же сейчас живой и теплый. На всякий случай Мишин потрогал себя за руку – действительно, теплый.
- Вы не ошибаетесь. Смерть на самом деле совсем не то, что вам кажется. Это просто переход из одного состояния в другое, - успокоительно сказал Иван Иваныч.- Примерно как если бы вы уехали. Вот вы только что были дома, разговаривали с близкими, а теперь вас дома нет. Но вы же есть. Только в другом месте.
- На том свете?- опять догадался Мишин.- Но вы учтите, я не верующий.
-О господи, - сказал Иван Иваныч, - простите, но вы меня утомляете.
-Кто это вы?- рассердился Мишин. – Вы, значит, сделали ошибку, чего-то там не рассчитали, а теперь, видите ли, мы вас утомляем.
-Не только вы конкретно, но и вы тоже. Да, мы, бывает, ошибаемся. В вашем случае мы не рассчитывали, что ваш врач прос… проспит сепсис на пустом месте. Уж это-то он должен был увидеть. Но не увидел. Я же вам говорил, что с хирургической точки зрения все прошло хорошо. Но уже был сепсис и организм не смог бороться сразу против двух угроз. Но это не имеет отношения к тому, верите вы или не верите. Жизнь, она штука такая… нескончаемая. Или у вас есть другие данные?
- Нет, - честно признался Мишин, - но у меня нет и противоположных данных. Еще никто не доказал, что бывает вечная жизнь.
- А как же, - удивился Иван Иваныч, - мы вот сидим с вами, беседуем. Вы шампанское пьете, я кофе. Разве это не факт? Если вы все еще думаете, что это галлюцинация, значит, вы уверены, что живы в том, земном воплощении. А если вы приняли случившееся как факт, то, стало быть, вы опять же живы, только уже в другом качестве и в другом месте.
- Вы меня совсем запутали, - признался Мишин. – А почему бы вам, - кстати, а кто вы тогда? – не дать понять это людям? А то все какие-то недоговоренности, какие-то загадки, иносказания… Мне, честно говоря, всегда казалось это бредом. Может быть, я зря это говорю сейчас… в свете произошедшего… но если бы мы понимали, нам было бы значительно легче принимать смерть.
-Насчет того, кто я - я ваш сопровождающий, - сказал Иван Иваныч. –Человеку трудно сразу принять произошедшее, ему нужна адаптация. Ему комфортней существовать в прежней форме, пока он не поймет своих новых возможностей. Мы помогаем вам их понять. Потом, как правило, все справляются самостоятельно. А говорить нельзя. Ощущение вечности порождает ощущение бесцельности. Вот вы, скажите, какие цели перед собой ставили?
-Ну,- замялся Мишин и задумался. Действительно, а какие цели он ставил? Вырастить дочь, получить квартиру, купить машину. Работать, само собой. Работать у Мишина всегда получалось, он даже сделал небольшую карьеру, но никогда не замахивался на начальственное кресло. Потом им с женой захотелось купить дом и Мишин загорелся выращиванием винограда. И хотя Мишин считал, что жизнь его удалась, сейчас все это выглядело как-то мелкотравчато.
- А вы не стесняйтесь, - считал его мысли Иван Иваныч, - так живут миллиарды людей. И жили. Не самые плохие цели – дети, дом, сад. И вот, если бы вы знали, что у вас в запасе вечность, поторопились бы вы выполнять эти цели?
Мишин задумался. Действительно, а куда было бы спешить? Но он ведь и сейчас мало что успел.
- Не так уж и мало, - вновь отозвался на его мысли Иван Иваныч. – Многие так и не успевают посадить свое дерево. А некоторые рубят чужое.
- А можно спросить? Этих, которые рубят, их куда? В ад?
- Господи,- поморщился Иван Иваныч, - ну помилуйте, взрослый человек, а все туда же. Каждый сам себе формирует среду и способ обитания. Хочется вам пребывать во мраке – вы и будете в нем пребывать. Хочется вам болтаться в ничегонеделании – ну болтайтесь в нем вечность. Уверяю вас, это жутко тоскливо. Примерно как смотреть «Санту-Барбару» целую вечность. Или слушать Стаса Михайлова. Рано или поздно полезешь на стенку. А никуда не денешься, ты сам этого хотел.
- И ничего не исправить?- испугался за неведомых сериальщиков Мишин.
-Почему же… Можно еще раз попробовать. Только никто вам не расскажет про невыученный урок, придется все снова и самостоятельно.
Мишин вспомнил, что он тоже любил посматривать детективные сериалы… но не так часто, как хотелось бы. Сад требовал целодневной заботы и только зимой Мишин мог завалиться на диван и вечер глазеть в телевизор. Нет, кажется, ему это не грозит.
В кафетерий зашли три человека – женщина и мальчик лет семи в сопровождении аккуратно завитой пожилой дамы. Дама держала мальчика за руку, а тот с интересом разглядывал обстановку.
- Авария, - тихо пояснил Иван Иваныч. – Мама и сын. Отец был за рулем, живой. Им предложили в сопровождающие бабушку, чтобы мальчик не пугался.
- Господи, а ребенка-то за что? – прошептал Мишин.
- Ни за что, - грустно ответил Иван Иваныч.- У отца позавчера был корпоратив, вернулся поздно, был сильно выпивший. А утром повез жену и ребенка в бассейн. Сколько раз говорено – не садись за руль с похмелья. Ну, сел. Вот результат.
- А вы что, не могли предотвратить?, - осторожно поинтересовался Мишин.
- А вот представьте, что вы не просто вырастили вашу дочь, а продолжаете руководить всей ее жизнью. Не ходи туда – там темно и могут напасть, не общайся с этим, он плохой человек, не езди в отпуск, самолет может упасть, не ешь сладкого, кариес будет, растолстеешь. И так – всю вашу и ее жизнь. Ну и?...
- Не представляю, - честно сказал Мишин. Дочь его была изначально самостоятельной и руководить своей жизнью никогда бы не позволила. Мишин сначала переживал, а потом привык, что дочь хоть и его дочь, но совершенно отдельный человек. Они любили друг друга, и этого им хватало. Он вспомнил дочь, жену… и слезы вновь подступили к глазам. Он вдруг понял, что жена его осталась одна и что ей сейчас, наверное, невыносимо одиноко, и она, сильная в общем женщина, плачет ночами в подушку. Ему захотелось хотя бы краем глаза взглянуть на жену, на сад, на дочь, на все, что он оставил не по своей воле и без чего ему стало так тоскливо сейчас. Мишин впервые понял слово «тоска». Это было ощущение пустоты и понимание, что пустота ничем не может заполниться.
- А можно мне увидеть жену и дочь?,- спросил он Иван Иваныча. Тот внимательно посмотрел на него
- Обычно мы стараемся этого не делать. Есть некоторые сложности на границе того и этого мира. Люди принимают эти сложности за всякие мистические ужасы, а потом начинаются байки про привидения, экстрасенсы всякие, вызов духов. Глупости, конечно, но многих впечатляет и они еще больше глупостей делают. Да и вам это пока тяжело. Но коль скоро мы признаем свою ошибку… то можно. На пару минут. И больше никогда об этом не просите. Дайте им привыкнуть к вашей… вашему отъезду. Жена у вас человек сильный, но именно сильным труднее это дается. Ну, глядите…
Иван Иваныч раскрыл ладони и Мишин увидел, как в телевизоре, жену и дочь. Жена собирала веерными граблями листья с газона, и Мишин понял, что в саду уже осень. А в больницу он попал в конце лета. Значит, вот сколько времени он умирал… Дочь набивала листьями мешок и относила его к забору. Вдруг жена чертыхнулась – грабли слетели с черенка и в руках у нее осталась алюминиевая палка. Мишин собирался эти грабли подшаманить, но летом было некогда, и он оставил это дело на осень. Не успел, горестно подумал Мишин, вглядываясь в лицо жены. Она явно похудела и глаза у нее были покрасневшие и опухшие. Она плакала и сейчас, глядя на никчемную палку. А сколько Мишин еще не успел!
- Старый дурак, - всхлипывала жена, - ну и чего ты туда поперся раньше времени? И кто теперь будет этот сад тащить на своем горбу? И кому он теперь нужен?
- Мама, не строй трагедии из граблей. Сейчас возьмем отвертку и все прикрутим назад, - сказала дочь. Мишин почувствовал гордость. Он, конечно, как и всякий мужчина, мечтал еще и о сыне, но что-то там по женской линии у жены не заладилось и родилась единственная дочь. И Мишин учил ее вкручивать лампочки, шурупы, ремонтировать розетки. Сейчас она ловко вкрутила выпавший шуруп и грабли снова стали граблями. Но жена больше не стала собирать листья, она пошла в ту сторону, где рос виноград, как будто специально, чтобы показать его Мишину. И Мишин увидел. На молодой еще лозе висели огромные гроздья, пронизанные насквозь осенним солнцем, слегка объеденные по краям осами. Лоза гнулась под этим грузом, часть листьев уже пожухли и облетели и гроздья были теперь один на один с еще теплым осенним солнцем.
-Вот видишь, - сказала жена, - ты растил, а мне убирать. Разве это правильно?
И почему-то посмотрела вверх, хотя Мишин видел ее с обычной позиции, словно стоял рядом. Но и в то же время страшно далеко, хотя все видел абсолютно четко – и отросшую прическу, и горькую складку возле рта, и старый замызганный свитер, который она надевала для грязной работы в саду, и пачку сигарет, почти выпадающую из кармана брюк. Ему хотелось погладить ее по волосам, но он испугался, что испугает ее. Бедная моя, подумал Мишин. Он никогда не думал так о жене, потому что она никогда не была бедной, потому что умела быстро и ловко разрешать проблемы, но эту проблему она, видимо, никак не могла разрешить, и потому была бедная. Подошла дочь, обняла мать, а Мишин протянул руки, чтобы обнять их обеих, но тут Иван Инваныч быстро захлопнул ладони и все исчезло.
- Они справятся, - сказал он Мишину. – Они будут долго скучать, но справятся. Вы им просто должны помочь.
-Но как? – спросил Мишин, глотая слезы. Ему нестерпимо хотелось в сад, хотелось посидеть на крыльце, покурить, обменяться с женой парой не значащих ничего фраз, а потом срезать гроздь и почувствовать ее солнечную тяжесть. И чтобы это было и завтра, и послезавтра, и всегда… пока смерть не разлучит их.
-Просто пусть каждый занимается своим делом. Вы здесь, они там. Вы больше не голодны?
-Спасибо, я ничего не хочу, - ответил Мишин. Он оглянулся на женщину с ребенком и пожилую даму. Мальчик сосал чупа-чупс и пил колу, болтая ногами, а молодая женщина сидела со стаканом минералки, глядя в стену. Пожилая дама что-то говорила, но ее никто не слушал.
- А что будет с его отцом?, - спросил Мишин.
- Ничего. Он будет теперь с этим жить. Он выбрал, образно говоря, свой ад. Это к вопросу о всяческих чертях и сковородках.
Мишин поежился. Нет уж, пускай лучше так, как у него.
- Так мы пойдем? – спросил Иван Иваныч.- Я хочу показать вам наш сад. Точнее, виноградник. Да-да, не удивляйтесь. Вы думаете, мы здесь бездельничаем? Здесь все трудятся. Ничего не возникает ниоткуда. Но каждый выбирает себе занятие сам. Я вам просто покажу, а вы уже решите, надо это вам или нет. Или вы предпочтете заниматься, например, умственным трудом? Тяжелый труд, должен вам сказать. Вы же наверняка задумывались над смыслом вашей жизни?
- Думал, - признался Мишин. – Но так и не понял, в чем смысл. Если все равно мы умираем.
- Ну, теперь вы знаете, что это не совсем так. И вы можете продолжить свои искания. Вдруг вам повезет найти ответ?
- А у вас разве его нет?, - спросил Мишин
- Нет. Потому что сколько жизней, столько и смыслов. Каждый определяет его сам.
И они пошли. Через огромный зеленый газон, через розарий, состоявший из старых штамбовых роз с толстыми кручеными стволами и пышными кронами, а потом Мишин увидел виноградник. Коричневые шершавые лозы уходили куда-то в невообразимую высоту, а сверху свисали гигантские гроздья, которые сверкали, как звезды, но были странным образом наполнены солнечным светом. Мишин увидел, как на его глазах старый ствол выбросил молодую ветку, и она устремилась ввысь, на ходу покрываясь молодыми пятипалыми листьями… и все вокруг двигалось, шелестело, звенело, и какие-то невидимые птицы добавляли в этот шум свои переливчатые голоса, и кто-то шел издалека, еще смутно видимый, но Мишин уже понимал, кто это. Их было много, и Мишин почувствовал, что страх одиночества и оставленности покидает его. Он оглянулся. Иван Иваныча рядом не было, только небольшое облако таяло над горячей землей. Мишин вздохнул и помахал ему рукой. Надо было работать.
Виктория Никульникова-Василенко. Анапа. 26 апреля 2015г.
14 июл. 2015
я прочла.Царствие небесное хорошему человеку.
Эксперт, риэлтор, АН Маяк, Москва
+79166906549 консультации бесплатно
+79166906549 консультации бесплатно
14 июл. 2015
Юлия Лурье писал(а):я прочла.Царствие небесное хорошему человеку.
Спасибо, Юль...
За понимание.
И поддержку.
14 июл. 2015
Целиком не прочитала, сейчас боюсь того, что слишком в душу...
Царствие небесное ушедшим, крепости душевной и не надрывной памяти остающимся.....
Царствие небесное ушедшим, крепости душевной и не надрывной памяти остающимся.....
Аренда, купля-продажа жилой недвижимости в Москве и ближнем Подмосковье.
Все мы являемся время от времени клиентами друг у друга(с) +7-966-043-21-79
Все мы являемся время от времени клиентами друг у друга(с) +7-966-043-21-79
14 июл. 2015
Лара Бирман писал(а):Целиком не прочитала, сейчас боюсь того, что слишком в душу...
Царствие небесное ушедшим, крепости душевной и не надрывной памяти остающимся.....
Спасибо. Понимаю.
Не ко времени.
Но на досуге дочитайте Викин рассказ.
Плиз.
Он классный.
Это она писала о муже, который ушел за 7 месяцев до нее.
И полон предчувствий...
" и не надрывной памяти остающимся." - Низкий поклон за эти слова. Как глубоко и тонко.
Услышать бы их вовремя...
Последний раз редактировалось Людмила Петровна 14.07.15, 08:44, всего редактировалось 1 раз.
14 июл. 2015
Грустно...
Соболезную.
Соболезную.
___________
14 июл. 2015
Ольга Соколова писал(а):Грустно...
Соболезную.
Оленька...
Вроде, простые слова, а дышать после них легче...
Спасибо, Дружище.
14 июл. 2015
Благодарю Вас за утреннюю встряску.
Нам тоже пора "виноградом" заниматься.
Нам тоже пора "виноградом" заниматься.
Санкт-Петербург, 89533536846.
14 июл. 2015
Юрий Яцкевич (Yac) писал(а):Благодарю Вас за утреннюю встряску.
Нам тоже пора "виноградом" заниматься.
Ух-ты!
Гениально!
Спасибо за мудрое прочтение!
14 июл. 2015
Царствие небесное. Ну а нам жить и помнить. Нежный, жизнеутверждающий рассказ. Спасибо вашей подруженции. " Я раньше боялась смерти, а теперь думаю : раз там так много хороших людей, то уже не страшно". ( с ) Алла Демидова.
Последний раз редактировалось Lea ** 14.07.15, 12:14, всего редактировалось 1 раз.
Сколько дурака ни учи - он просто будет больше знать. Не риэлтор
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: Соседка с 8 го, keichik, Игорь Т., Людмила Воронина и 32 гостя
